Фики на битву оптимисты-пессимисты. Работы пессимистов. Тур первый.

[chem-Bleach]

Фиковая битва оптимисты-пессимисты, правила которой изложены тут. Работы пессимистов. Тур первый.

Голосование на содержание/соответствие

* О голосование помимо обычного принятого на данном сообществе: все желающие могут оценить фики по критериям:
за содержание фикам можно выставлять 0, 1, 2 или 3 балла. при этом, нельзя поставить более 8 одинаковых оценок, т.е. вы можете поставить восемь троек, восемь двоек, восемь единиц и восемь нулей.
за соответствие фикам можно выставлять 0 или 1 балл; 0 - несоответствие теме и/или команде (т.е. пессимистичный фик у оптимистов, оптимистичный - у пессимистов), 1 - соответствие теме.

Так как есть довольно объемные работы, делю пост на две части.

7. Тема 5: «Настоящая любовь никогда не умрет»

название: Замкнутый круг
автор: команда пессимистов
фандом: блич
пейринг: Ноитора, Улькиорра, Заэль, их человеческие воплощения
рейтинг: R
жанр: ангст
предупреждение: смерть персонажей (неоднократная)
дисклеймер: персонажи и характеры взяты поиграться


Венгрия, 1376 г

Мне жаль, Арника. Так жаль...
Веришь?
Я люблю тебя - ненормальную, жестокую, умную - люблю так сильно, что впору задохнуться. И я задыхаюсь, Арника, ты - повязка на моих глазах, удавка на моем горле.
Прости, Арника. Я так люблю тебя...
Я всего лишь хочу спасти тебя.

Ференц зачарованно гладит расслабленно выгнутую спину лежащей в его постели на животе женщины, и не верит, что все это - на самом деле. Она вполголоса, ровно, словно зачитывает столбцы из своей амбарной книги, рассказывает ему, своему деверю, своему любовнику, как именно, когда именно он должен убить ее мужа - своего брата. И в обращенных на него глазах - холодный речной янтарь с брызгами безумия, до которого не добраться солнцу сквозь ледяной поток.
- Арника...
Она замолкает и вопросительно смотрит, изящно изогнув тонкую светлую бровь.
- Ты ведь не любишь меня.
Он не спрашивает, он и так знает ответ. Это ничего не меняет.
- Что за глупости? - идеальный абрис смешливого рта складывается в улыбку. - Конечно, я люблю тебя. И все это - ради нас. Ты же знаешь.

Как ты лжешь, Арника... Никто не усомнится. Но я знаю, когда ты лжешь.
Когда ты лжешь, ты наслаждаешься своей ложью...

Он почти ненавидит себя, когда смотрит на нее - бледную, растерянную, коленопреклоненную перед неумолимыми судьями. Когда она жадно вглядывается в ряды обвинителей, когда находит там его лицо - и не верит.
Когда начинает смеяться - он ненавидит ее так же сильно.
Его сердце медленно тлеет.

Мне так жаль, Арника...

- Ты сделал все верно, брат.
Пало зло смотрит поверх сгрудившейся у огромного костра толпы. Там, где стоят они сами - почти никого.
- Ее душа спасена - это главное, - произносит Ференц чужим, не своим голосом. Ровно. Спокойно. - Жаль, что не было другого выхода.
- Я сделал все, что мог, Ференц, ты же понимаешь. Моя жена не может быть ведьмой.
Он думает о том, как увидел ее впервые, четырнадцатилетнюю графиню, ненавидящую своего мужа.
Она была слишком рассудительна для четырнадцати лет. Она было слишком жестока для юной женщины. Она была просто непозволительно красива для человеческого существа...
Он думает о том, как она плакала, вздрагивая тонким телом в его объятьях. О том, сколько жесткости было в негромком голосе, когда она сказала, что Пало разорит и опозорит род Бартоми. Что их долг - не допустить этого. И что она хотела бы видеть его, Ференца, своим супругом.
Ференц думает о том ужасе, что он испытал, когда увидел ее с проклятой ведьмой. Дарвулья вплетала в светлые волосы Арники алые цветы и пела, а кожа графини светилась в темной заводи жертвенной крови...
Он думает о том, что она впервые сказала это сама, когда ее уводили с последнего допроса: "Я люблю тебя, darab jég". Одними губами. С сумасшедшим весельем в глазах.

Прости, прости меня, Арника!

Она кричит так громко...
Этот крик вонзается в сердце, мечется эхом в наполненной дурнотой голове. Когда ветер доносит вонь горелой плоти, она уже не кричит. Но Ференца начинает рвать безостановочно.
Пало выглядит почти довольным.
И леденящая тяжесть свершившегося зла - поистине ужасного - сковывает рассудок.
Их род приходит в упадок еще до того, как очередная любовница травит Пало вином и белладонной. Еще до того, как Ференц находит всех "жертв" графини живыми. До того, как Дарвулья, проклятая лесная ведьма, рассказывает, что только отвары редких трав помогали бороться с болезнью юной графини, придающей ее коже пресловутую светящуюся белизну и чувствительность к солнцу. Что она была ее лучшей ученицей и сама нашла это сочетание трав. И что еще девочкой, в родном имении, она лечила дворовую чернь от лихорадки и чернухи своими травами.

Мне так жаль, так жаль, Арника. Нет, не тебя, Арника - этот Богом забытый мир, в котором даже любви не достаточно, чтобы верить.
Прости меня. Прости...
Потому что сам себя простить я просто не могу.

Ференц не смеет наложить на себя руки, прокляв себя скорбью и молчанием. Ему всего двадцать семь, но если бы в его келье было зеркало, оно бы показало глубокого, седого старца. Он не боится смерти. Он не чувствует жизни. Он больше верит в Бога.
Он уже и так умер, его сердце сгорело вместе с Арникой.
Он только надеется, что когда они снова встретятся, она простит его.

Италия, 1946 - 1948 гг.

О нем тут болтали всякое.
Например, что в феврале сорок пятого он еще возглавлял одну из лабораторий на севере Италии, одну из тех, которые не сохранились даже на бумагах. Игры с подсознанием и сопутствующий мистический бред. Что он сдал всех в обмен на новое имя. Или, например, что он был двойным агентом, тоже из тех, чьи личности так и остались колонками информации в уничтоженных документах. Человек-призрак. То ли герой, то ли злодей.
Какая разница?
Сейчас он был уважаемым гражданином новопровозглашенной республики, активным членом демократической партии и это само по себе делало всю эту болтовню нелепой.
Конельяно - маленький город. Единственное развлечение в часы сиесты - сплетни. Леа довольно быстро привыкла не обращать внимание на шушуканье и косые взгляды за спиной.
Иногда Леа думает, что она бесконечно, безнадежно устала. Устала каждые две-три недели врать соседям и сослуживцам. Устала исправно перехватывать почту за квартал от дома, безошибочно угадывая скупые телеграммы. Устала ездить за стони километров, чтобы забирать его - едва отходящего от наркоты, алкоголя, секса и адреналина - после очередного срыва. И от его полубредовых, но раздражающе осуществляющихся проектов тоже устала.
- Синьора Бломма! Синьора Бломма!
Леа уже давно научилась нутром чуять особые случаи. Она уже давно не удивляется никогда и ничему. В конце концов, это же - Флориан. Она знала, на что шла, принимая его предложение. В конце концов - она нужна ему.
Нужен ли он ей, Леа даже не задумывется. Нет, конечно. Но без него она себя просто не представляет.
Это вроде как убрать из сигареты никотин. Курить можно, но зачем?
- Что такое, Пепе?
Соседский мальчишка машет гербовым бланком. Не надо видеть, чтобы наверняка знать - на этот раз Австрия. Ближе, чем она и думала. Намного раньше, чем рассчитывала.
На сборы у Леа уходит не более пяти минут.
Она уже давно научилась разграничивать свое неприятие и свои обязательства.

***

- Феличе оформила тебе три дня конференции в Братиславе. Запомни, Флориан - в Братиславе. В Вене, к сожалению, ничего не проводилось. Ты меня слышишь?
Он слышит. Леа в этом совершенно уверена. Но добиться от мужа осмысленного взгляда - дело принципа.
Он смотрит задумчиво, в какой-то степени ненавидяще и самую малость - благодарно.
Она отстранено думает, что ему идет белый цвет и новая стрижка. Ему всегда все идет.
Флориан не то, чтобы канонически красив. Но он всегда выглядит так, что на него хочется смотреть снова и снова. Даже сейчас - бледнее обычного, совершенно изможденный, апатичный и с затаившейся в глубине янтарных глаз головной болью - он изысканный цветок на полотне царящего в номере погрома.
- У тебя весьма помятый вид, - замечает она ровно.
Леа хочет сказать "затраханый". Наорать. Ударить. Но она слишком серьезно относится к потраченному на постановку правильной речи времени. И сейчас не время для истерик.
- Min kära, - благодушно журчит Флориан, лениво отхлебывая шампанское прямо из бутылки. - Ты мастерица смягчать выражения.
- Бенедикт?
Она не спрашивает, она уже знает. Проклятый швед всегда появляется не кстати.
- Бенедикт, - тянет он певуче, на итальянский манер. - Иногда мне надо, ты же знаешь.
- Тебе надо наконец признать, что ты болен, Флориан, - в ее голосе намного больше резкости, чем она сама ожидает.
Это хрупкий лед. Леа кажется - она слышит хруст кромки.
Полупустая бутылка глухо отскакивает от стены, брызги попадают на туфли.
Флориан ругается по-шведски. Потом по-немецки. Вскакивает с кресла и шатаясь идет на балкон, на ходу завязывая гостиничный халат.
Она прекрасно осознавала, что супружество с сексотом не сулит ей счастливой семейной жизни. И не бывает бывших проституток. И определенный образ жизни вырабатывает определенные привычки и предпочтения.
Или - психические расстройства.
Или - ей просто хочется, чтобы это было всего лишь психическим расстройством?
Худая фигура Флориана за светлым тюлем - узкие ступни, тонкие щиколотки, костлявые бедра, острые локти, проступившие лопатки - пронзительно одинокая, испорченная кукла. И просто чудо, что за последние три года ему так и не свернули шею. Хотя, тут уже надо сказать спасибо Бенедикту.
Но разве она не расплатилась за Флориана сполна с чокнутым шведом?
Ей не жаль его. И никогда не было жаль. Если бы было - она бы просто не смогла быть рядом.
Это - любовь? Для нее - да. Она уже двенадцать лет не может отделаться от чувства, что задолжала ему на несколько жизней вперед. Это она привела четырнадцатилетнего, мечтающего изменить мир мальчишку-вундеркинда к полковнику американской разведки.
Но даже это ни при чем.
А в чем же дело? В чем?
Надо что-то менять. Пока Флориан окончательно не запутался с Бенедиктом, пока не разломал то подобие нормальной жизни, этот бережно выстроенный карточный домик, на которую у них появился шанс, когда был свергнут Муссолини. Когда год назад швед все же вытащил из Берлина полуживого "секретного сотрудника", от которого даже имени на тот момент не осталось. Но Леа помнит, как его называли связные - "Хельг".
У Бенедикта отвратительное чувство юмора.

***

Иногда Леа кажется, что у них все просто идеально. И Флориан - не психованный биохимик, слишком умный и красивый для того, чтобы просто жить, как все. Не умеющий и не желающий уметь контролировать свое либидо. Падкий на кровь, боль, удовольствие, страх, ярость - все, что позволяет ему чувствовать себя еще чуть живее, еще на шаг ближе к самой грани.
Она умеет быть убедительной даже в самообмане.
Это так просто, когда лживая, золотоглазая змея сворачивается клубком в постели, положив голову на грудь, и не мигая смотрит в глаза. В их постель он приходит за спокойным теплом и тишиной. Впечатлений от бега по лезвию бритвы ему хватит еще недели на две. Может - три. А пока, он будет греться и искренне считать, что, да - это любовь.
Ты знала, Леа. По-другому он не умеет.
Через полгода ей исполнится двадцать семь. Ему - двадцать пять.
Господи, она чувствует себя на все пятьдесят...
Леа не знает, что произойдет за эти полгода, но предчувствие неминуемого, обязательно свершащегося зла парализует дыхание по ночам, когда адреналиновый голод гонит Флориана прочь из дома, прочь от размеренной, мирной жизни. На пару ночей, не больше. Снова почувствовать привкус чужой и собственной крови. Захлебнуться криком, болью, стоном - вспомнить. Он ненавидел все это. Он до сих пор не может без этого.
Она не знает, как это изменить. Возможно, и не надо?
Но он не возвращается с работы в день ее рождения.
Леа так устала - она физически ощущает на своих плечах всю тяжесть их изуродованных жизней. Некого винить. Бессмысленно кого-то винить.
Переждать. Или перечеркнуть.
Впервые она почти готова сдаться. Впервые она бьет его по лицу. Кричит. Так, как оно есть кричит. Не угрожает, не плачет - зло и методично вгоняет в него слово за словом. Зная все болевые точки, каждое уязвимое место. Их совсем не много, он прошел хорошую школу. Но они есть. И она - знает их все. Просто и грубо, о том что и как делает с ним Бенедикт. И зачем он это делает. И чем все это закончится.
В международной разведке не бывает бывших шлюх, какими бы они умными не были.
Она отчетливо понимает, к каком дерьме они трое увязли. Только на ее груди змея мирно дремлет, а в руках Бенедикта - истекает ядом. Она знает, что творится по его милости с теряющим над собой контроль шведом, а Флориан - нет. Ему и не надо знать.
Леа не собирается его делить с кем-то надвое.

***

Он верит, что любит эту странную, непрошибаемую женщину, так спокойно толкнувшую его в мужскую постель чуть больше двенадцати лет назад. Он верит, что она права. Нет, он с ней не согласен, его собственные выводы отличаются от ее - он не видит угрозы их жизням в том, что продолжает время от времени напрашиваться на "поручения". Так ему даже спокойнее - их не тронут, пока он нужен, пока полезен.
Но она впервые сорвалась. Это было слишком больно, такую боль он не хочет, не умеет терпеть. Выбор очевиден - он слишком ценит ее спокойное тепло и тишину. Для него это - и есть любовь. Возможность повернуться спиной и свернуться клубком в постели, положив голову на теплую грудь. Чтобы слушать ритмичные удары сердца и мягко проваливаться под них в сон.
Бенедикт злится куда более дико, чем допустимо в таких, как у них, отношениях. Силой подтверждая - никто, никуда его не отпустит. И бросает в лицо слова Леа.
"Не бывает бывших шлюх..."
Флориану совсем не смешно - слова задевают куда глубже насилия, уже давно ставшего нормой, но он не позволяет себе ничего, кроме смеха. Напоминает, напрочь забыв о собственных опасениях, что его - нет! Даже имени после Берлина не осталось. Он тут никому. Ничего. Не должен...

***

Флориан не доживает до своего двадцать пятого дня рождения всего несколько часов.
Имя Бенедикта Дора не попадает на первые полосы газет, когда через четыре дня в Вашингтоне его настигает снайперская пуля на выходе из здания конгресса. Убийца, молодая австрийка Леа Бломма, сдается властям добровольно.
Короткий допрос, расстрел.
За один удар сердца до смерти она вспоминает странное имя "Арника Бартоми" и светло-янтарные глаза Флориана на тонком женском лице.
Леа действительно ненавидит этот чертов мир. В ее душе ни капли смирения или света - только глухая, звериная тоска.


Великобритания, 1989 г

Сидни Майлз небезосновательно гордился своей выдержкой. В условиях жесткой конкуренции любое бесконтрольное проявление эмоций может стать роковым.
В последнее время хваленое самообладание грозило вот-вот отказать, когда дело касалось его взбалмошного подопечного. Удивительно, но с "подростком" Черрити было намного легче справляться, чем со "взрослым человеком" Черрити. У Сесила были серьезные проблемы с психикой. И с наркотиками. И с соблюдением элементарных норм приличия. Проклятье, Сесил был олицетворением одной сплошной проблемы. И хотя, после получения образования затраты на взятки в полицейских участках с головой окупались содержимым его мозгов, затратам психическим эквив
лента не существовало.
Иногда Майлзу до зуда в пальцах хотелось удавить несносного мальчишку.
И хуже всего было, что это недоразумение, похоже, умудрилось урвать себе львиную долю того "куска льда", который по глубокому убеждению всех мало-мальски знакомых с Майлзом, заменял тому сердце.

***

- Ты доиграешься.
Да я уже давно доигрался, папочка.
Улыбаться. Даже если уже скулы сводит.
- Зануда!
Хохотнуть? Пошло толкнув бедром, провоцируя. Бессмысленно, бесконечно. Снова и снова.
Не надоело тебе, Сесил? Нет, не надоело!
Пожалуй, не стоит. И...
Господи! Как же мутит... мне надо в туалет, срочно...
- Ты в порядке?
- В полном.
Рука перехватывает под локоть, не позволяя споткнуться, отдергивая от стены. Проклятье, как много тут стен...
Лица, плечи, руки. Цветная мешанина окон, одежды, солнечных пятен на полу и стенах. Кислотный калейдоскоп.
Сейчас стошнит...
- Ты что, под кайфом? - тоном, каким обычно из вежливости спрашивают: "Славная нынче погодка, не так ли?" - Твой доклад. Это серьезный контракт, Черрити, не разочаруй меня.
Смех клокочет в онемевшем горле, цепляется за непослушные губы, вспархивает разноцветными мотыльками.
Чушь, какая чушь.
Осторожно, по одному отцепить белые пальцы...
Изучающий, холодный взгляд. Брезгливо сжатый рот. Безупречный костюм.
Совершенство неодобрительно хмурится, усиливая хватку.
- Все под контролем, - улыбка почти рвет истончившуюся кожу. - Пара минут, и я буду в норме.
Через пару минут примитивные умишки заказчиков захлебнутся перспективами и процентами.
Будет тебе контракт, радость моя.
Через пару часов можно будет взглянуть на калейдоскоп мира в другом ракурсе...
Мир потрясающе звонок и сочен. Просто прекрасен.

***

Load up on guns and bring your friends
It's fun to lose and to pretend
She's over bored and self assured
Oh no, I know a dirty word

Звук вибрирует в позвоночнике, зрачок не фокусируется на смазанном пятне лица, свет расслаивается на сетчатке.

Hello, hello, hello, how low?

Он - нитка небесного жемчуга в складках пьяной ночи. Он не боится быть порванным грубо волокущей сквозь толпу рукой. Сейчас - он не боится ничего!

With the lights out, it's less dangerous
Here we are now, entertain us!

Калейдоскоп вертится все быстрее, пока не взрывается похожим на боль снопом искр. Ему кажется - мир на мгновение споткнулся.
Сесил непонимающе оглядывается, с трудом сопоставляет горящую щеку и занесенную для следующего удара руку, едва успевая отклонится, чувствительно стукнувшись затылком об стену.
- Охренела?! - сознание зависает между яростью и облегчением.
Это мог быть и Майлз. Сесил очень не хочет обратно в наркологический центр, а с обожаемого опекуна не станется. Почему обращенные на его грешную душу благие намерения всегда приводят многострадальное тело в пластиковый ад? Ничего, завтра у него самый замечательный, самый долгожданный праздник - "День независимости от Сидни Майлза", его чертов день совершеннолетия.
Ланге скалится так, что он чувствует себя не то что без одежды - без кожи. И это чертовски приятное ощущение.
- Сука. Я прождала долбаных два часа!
- Правда? Я и забыл...

I feel stupid and contagious
Here we are now, entertain us!

У нее острые кости и дикий взгляд. У нее почти всегда такой взгляд. И потрясающе мягкие, стриженные под каре светлые волосы.
Он никак не может определится, считать ее красавицей или дурнушкой.

A mulatto
An albino

Ее язык где-то на полпути от груди к паху.
- Блядь, Черрити, у тебя бабская кожа, ты в курсе?
Он смеется и шумно выдыхает, когда ее ногти цапают ягодицы.
- А у тебя рот, как у шлюхи, Ланге, ты в курсе?

A mosquito
My libido
Yay!

Он никогда до конца не понимает - кто же кого трахает на самом деле? Она - его, он - ее? Сумасшедшая немка каждый раз выжимает его досуха.
Потом они курят, до конца не одевшись, на поросшей полынью насыпи где-то за стадионом. Тусклое жемчужное небо отражает царящее в мозгу отупение - действие амфетаминов заканчивается. Холодно, грязно, нестерпимо хочется пить и, кажется, на рубашке не хватает нескольких пуговиц.
- Послезавтра, - глухо произносит Ланге, поднимаясь с земли. Короткие волосы над белыми плечами, безобразно худые ноги в джинсах в обтяжку, изумительно красивые руки с длинными, сильными пальцами. Она просто отталкивающе хороша. - Майлз ничего не подозревает?
- Что он может подозревать? - флегматично отзывается Сесил, мучительно вспоминая, осталось ли дома хоть немного его персонального красителя для суровых трудовых будней. - Я - хорошая девочка, прилежно делающая уроки. Папочка не нарадуется на оценки.
Немка нехорошо щурится, застегивая блузку.
- Паспорт и билеты в условленном месте. Эй, Сесил.
Он без выражения встречает острый, слишком уж беспокойный взгляд.
- Никаких сюрпризов, да?
- Конечно.
Она кивает и уходит, оставляя следы на влажной от росы траве.
Конечно, Ланге. Безусловно, Ланге. Как скажешь, Ланге. Да пошла ты, Ланге...
Послезавтра он уничтожит человека, которого любит. Развалит по кирпичику его финансовую империю. Откусит по локоть прикормившую руку. Сесил Черрити - просто неблагодарная скотина, правда же?
Зато стеклянный витраж обретет плотность и смотреть насквозь уже не получится.
Пусть хотя бы ненавидит, на это-то он способен?
Мир омерзительно тускл и беззвучен. Просто отвратителен.

***

Ланге рассеяно тряхнула пустую пачку. Когда она успела все скурить?
Разразившийся финансовый скандал похоронил фармацевтическую компанию Майлза. Первые две недели газеты пестрели заголовками о самоубийстве крупнейшего финансового магната, обанкротившегося в одно мгновение. О роли в этом крахе Сесила Черрити, двадцатилетнего "золотого мальчика", принесшего компании опекуна миллионы за последние три года. И кризисе на бирже. О стремительно поднявшейся на руинах империи "Майлз Фармасептикл", конкурирующей фирме из Германии.
Потом это стало не актуально и СМИ перекинулись на сенсации посвежее.
Ланге бросила последний взгляд на ряд окон на третьем этаже психиатрического отделения частной клиники, принадлежащей компании ее работодателя. Стоило немалых трудов поместить Черрити именно сюда, где лучший уход, лучшее лечение, где просто лучше, чем в том дурдоме, в который его заперли после первого убийства.
Она не верила, что это даст хоть какой-то результат. И толком не понимала, какого черта подписалась на опеку.
Возможно, потому что еще тогда, год назад, оставляя в ячейке камеры хранения на Лондонском вокзале конверт с документами и деньгами, она уже знала - он не придет за ними.

Сесил умер от передозировки аминазина шесть лет спустя. Как показало внутреннее расследование, ампулы и шприц он получил от одного из санитаров, с которым завязал интимные отношения годом ранее.
Ланге настояла на кремации и собиралась увезти прах в Англию, но сама пережила Черрити ровно на четыре дня, при довольно странных обстоятельствах разбившись на встречной полосе.


Уэко Мундо, Лас Ночес

Иногда ему снятся сны.
То есть, и раньше снились, еще до того, как пустыню накрыл купол искусственного неба. Просто раньше он их не запоминал.
В последнее время сны снятся особенно часто. Странные. Тревожащие. Они оставляют чувство, очень близкое к некой закономерной обреченности. Словно вдруг его существование оказалось замкнуто в порочный круг, из которого не выбраться, если не знать наверняка, как в него угодил. И это довольно раздражающе необъяснимо.
Заэль терпеть не может вещи, которые не может объяснить. Он ищет ответы, не отвлекаясь на сон, который стал приносить больше головной боли, чем отдыха. В какой-то момент он почти уверен, что нашел, но с присущей ему одержимостью знанием не считает "почти ответ" верным.
И меньше всего ему нравится тот факт, что, похоже, придется отказаться от самостоятельного поиска.
Замкнутый круг неизбежности подозрительно смахивает на треугольник. На тот самый треугольник, одной из вершин которого является он сам.

Это оказалось намного интереснее, чем он рассчитывал. Хотя, и не так уж просто. Нет черты характера отвратительнее, чем скупая рациональность. Заэль точно знает, у него тоже есть эта черта. Именно поэтому он все же смог найти для Улькиорры рациональное зерно в своей затее. И риск был вполне оправдан.
- Это и есть...
- Клон, - подсказал Заэль, с улыбкой наблюдая, как Кватро внимательно изучает собственное лицо за стеклом контейнера.
Точеный профиль Улькиорры неподвижен, не дрогнул ни единый мускул, но не сложно догадаться, о чем он думает. Взвешивает. Делает выводы. Строит цепочки действий и их последствий.
Собственно, именно поэтому Заэль втянул в это именно его. При всей своей гениальности, Октава не мог похвастать настолько машинным складом ума, чтобы отследить абсолютно все вероятности развития событий. Признать это даже перед собой было не просто, и несколько подсластило пилюлю лишь то, что Улькиорре глубоко параллельно это признание.
- Точная копия?
- Абсолютная, - подтвердил Заэль. - Психика и интеллект скорректированы с расчетом на внушение программы. Надо лишь разработать схемы реакций на резкие изменения условий.
- И что ты хочешь от меня?
Заэль начал злиться. Это же очевидно!
- Видишь ли, Улькиорра, я не так близок к Владыке, чтобы рассчитать абсолютно все, - Заэль держит ровную интонацию, не время для экспрессии, не место и зритель не тот. - У нас будет всего один шанс. Необходимо учесть все, до последней мелочи.
Улькиорра поворачивается к соседнему контейнеру, переводит тяжелый взгляд на опирающегося об металлическую скобу угловатым плечом Джиругу.
- На что рассчитываешь ты?
Квинта очаровательно скалится в ответ:
- Мне скучно.
Они будут следить за каждым шагом друг друга, отчетливо понимает Заэль, уже предвидя серьезную проблему. Три паука на одной паутине. Кто-то обязательно попытается скинуть остальных, когда трапеза подойдет к концу.

Они теперь просто не умеют доверять кому-либо. Рассчитывать на кого-то. Все это не способствует выживанию в мире, где главенствует право сильного.
Но чтобы задуманное было осуществлено, им это было просто необходимо - научится рассчитывать на кого-то, кроме себя, учитывать кого-то, кроме себя, просто считаться с кем-то еще.
Второго шанса не будет.
Тогда ему это показалось оптимальным вариантом - ментальная связь. Прямая трансляция на одной волне - это ли не гарантия прозрачности намерений относительно друг друга?
Теперь он думает, что это было не такой уж хорошей идеей.
Потому что Холлоу не видят снов. Потому что само понятие сна, с точки зрения мозговой активности, к Холлоу не применимо - сейчас Заэль знает это наверняка. Потому что то, что он считал снами, было памятью. И судя по тому, что она показывала - у их тандема не самая лучшая история для плодотворного сотрудничества.
Проклятье!
Ниточки ментальной связи исправно подсвечивали напряженную работу мысли Улькиорры и немое недоумение Ноиторы на фоне его собственных, неутешительных откровений.
"Это не имеет к нам никакого отношения", - Улькиорра не видит в информации ценности.
Безапелляционно. Хотел бы Заэль быть так же уверен.
"Хочешь остановиться? Уже поздно, Заэль. Не испорть все".
Нет, он собирается останавливаться. Что за чушь? Круг уже замкнулся - сейчас или никогда.

- Это единственный способ?
Заэль уже не в состоянии раздражаться - препарат действует, расслаивая сознание, превращая тело в один, оголенный нерв.
- Да, Улькиорра, это единственный способ, - он почти мурлычет, вздрагивая всем телом, когда менее зацикленный на логике и рационализме Джируга бесхитростно совмещает приятное с полезным, зарываясь руками под подол юбки, почти царапая бедра. Можно свихнуться от иррационального, двойного восприятия, когда чувствуешь собственную кожу чужими пальцами.
Улькиорра с долей сомнения смотрит на вытянутую капсулу на своей ладони. Затем - в спину опрокинувшему полураздетого Заэля на кровать Джируге. На закрытую дверь спальни Октавы. И, прежде чем проглотить капсулу, ограничивает пространство комнаты непроницаемым слоем собственной рейацу.
Заэль хочет сказать, что это лишнее, он - осторожная "девочка", но вспоминает, что едва ли установленные в его спальне ограничители выдержат всплеск духовной силы Кватро.
Происходящее отпечаталось в сознании, как что-то совершенно нереальное. Руки, настойчиво тянущие бедра вниз, на сцепленную костистыми пальцами плоть Ноиторы и Улькиорры, и сводящим с ума контрастом - жесткая узость собственного тела, болезненно сопротивляющегося проникновению. Жаркая волна желания - не разобрать где чье - боль и острое наслаждение, отраженные троекратно, слившиеся в одно. Он бы лишился рассудка, если бы уже не был сумасшедшим, увидев себя глазами Улькиорры - задыхающегося, стонущего, охотно выгибающего шею под зубами о
тервенело дернувшего за волосы Квинты. Почувствовав длинным, шершавым языком вкус собственной кожи и крови - сладко. Ощутив под тонкими, прохладными пальцами какую-то хрупкую остроту собственных ключиц.
Его словно больше не существовало, ничего больше не существовало, кроме чистого, звенящего напряжения в агонизирующем теле.
Медленно приходя в себя, Заэль не чувствовал почти ничего - он был полностью, абсолютно пуст.
Восприятие дико троилось, путая и сбивая с толку. Долгих несколько минут он просто осознавал, каким образом чувствует одновременно тяжесть своего же тела на груди Улькиорры и прохладу простыней под спиной откатившегося в сторону Ноиторы. Пока не пришло понимание - связь закрепилась.
Чудно. Одной проблемой меньше.

Марионетки дивно отыграли - ничего подобного Владыка не ожидал.
Не было больше Эспады. Не было Богов-самозванцев. Не было фальшивого неба. Лас Ночес превратился из дворца в склеп, но мертвым ведь в склепе и место, так?
Заэль мертвым себя не считал. И оставаться в этом склепе дольше, чем потребуется для создания нормального гигая, не собирался.
Он не чувствовал ни торжества, ни упоения победой. Все вышло именно так, как задумывалось, четко - как по нотам. Уцелевшие арранкары подчинились беспрекословно, и Заэля от этой раболепности почти тошнило.
Странно. Раньше он за собой ничего подобного не замечал.
Он все еще - больше по привычке - отслеживал передвижения по Уэко Улькиорры и Ноиторы. Оба так не обнаружили никакого интереса к миру живых.
Заэль чувствовал себя почти уязвленным - его цель обозвали пустой иллюзией.

- Это ведь то, ради чего мы все это начали!
Заэль не понимал, как можно, когда наконец всего один шаг отделяет от цели, просто отвернуться и пойти обратно.
- Это то, ради чего ты это начал, - невозмутимо отрезал Улькиорра. Ноитора только хмыкнул, оглаживая лезвия Санта-Терезы. - Это самообман, Заэль. Ты притворишься живым, но на самом деле живым тебе не стать. И какой смысл?
- А ты, Ноитора? - Заэль злился, сам толком не понимая от чего, уже зная, что ответит Джируга.
- А что я там забыл? - он презрительно скривился. - Среди этих жалких слабаков. Это ты любишь возиться со всякой дрянью.

И хуже всего, что Улькиорра оказался прав. Они оба оказались правы.
Ему все еще снились эти проклятые сны, в которых они снова и снова ломали собственные судьбы, путаясь в иллюзиях и самообмане, шли на поводу у невидимого кукловода.
Заэль по долгу наблюдал за влюбленными парочками в центральном парке Каракуры, невольно сравнивая и запоминая. Он видел, как человек, бывший когда-то им самим, бездумно и так по-идиотски нарывается на пулю, только бы больше никогда не видеть боли в глазах любимого человека. И эту пулю он получает от того, кто его любит. Что же это за бред такой?!
Заэль раскладывал воспоминания, аккуратно расчленял, извлекая новые и новые детали. И не понимал.
Он мог вспомнить что чувствовал. Но не мог вспомнить самого главного - почему?
Он затевал бессмысленные знакомства в барах, на улицах, в вагонах метро. Чтобы так или иначе, достаточно разговорив собеседника, свести разговор к единственному, на что он сам не мог найти ответа - быть живым, значит ли это любить? И что значит - любить?
Через какое-то время он был почти уверен, что ни один человек понятия не имеет ни о жизни, ни о любви. Они все говорили разное, противореча друг другу, еще больше его запутывая.
И понадобилось еще время, чтобы прийти к выводу - они все, мать их, действительно это знают. Но для них это настолько просто и естественно, что они просто не представляют, как это объяснить, и зачем вообще объяснять, если и так все понятно.
Однажды Заэль мысленно послал живых с их больным, ущербным разумом, ко всем чертям, и утвердился в намерении вернуться в Уэко. Решение, к его удивлению, принесло странное чувство облегчения, словно сняло с плеч невидимый груз. А потом его чуть от самого себя не стошнило, когда он сообразил, что облегчение это в первую очередь связанно с возможностью снова увидеть Шиффера с Джиругой.
Докатился. Не иначе от живых, с их восторгами, нахватался всякой дряни.

Сначала, ступив из разрыва гарганты в запорошенный песком зал Лас Ночес, он не понял, что не так - Уэко неуловимо изменилось. Это даже можно было бы определить, как "стало еще мертвее".
Заэль сделал несколько шагов, все еще не разобравшись, но внутренне оцепенев от удушающего предчувствия чего-то отвратительного. Как вдруг, накрыло осознанием - он больше не чувствовал рейацу ни Улькиорры, ни Ноиторы. Совсем. Словно они перестали быть. Полностью...
Из сбивчатого лепета пойманного недалеко от Лас Ночес пустого удалось понять только, что в Уэко Мундо пришли капитаны из Общества Душ. Что они хотели переговоров, но Ноитора предложил им катиться в Ад и напал первым. Что Улькиорра - рассудительный, уравновешенный, рациональный до мозга костей, - не сделал даже попытки его остановить. Нет, наоборот - он и сам включился в битву. Что кто-то из капитанов до сих пор здесь, вроде бы даже - недалеко от лаборатории.
Заэль никогда не терял голову, он был для этого слишком разумен. Он мог разыграть первоклассное представление, но холодный расчет всегда был в его битвах на первом месте. Он никогда бы...
Он сорвался в сонидо, вне себя от ярости, от сдавившей что-то внутри боли, с одним единственным желанием - стереть! Уничтожить! Да как они посмели?!
Опять, опять... только не снова... это ведь конец. Теперь - это действительно конец.
Он хохотал как безумный. Он и был безумен. Теперь - он был полностью, совершенно безумен.
И у него не было ни единого шанса пережить свою последнюю битву. Ни единого шанса на следующий акт затянувшейся пьесы их судеб.
Последний виток, круг замкнулся.

_______________________
darab jég - (венгр.) ледышка
min kära - (швед.) моя любовь
Helge - (сканд.) "святой"

8. Тема 18: «Когда сбываются самые заветные мечты, следует ожидать, что рано или поздно судьба предъявит тебе счет».

Автор: команда пессимистов
Персонажи: Ичиго, Улькиорра, Орихиме и Исида
Жанр: все плохо, да.
Дисклеймер: на героев Блича даже не покушаюсь, все Кубово.
Предупреждения: АУ, смерть героев

- Иное, скорее вылечи его!
Временный шинигами изо всех сил пытается не поддаваться панике, но голос предательски срывается. И ведь он сам это сделал, а то, что его телом и разумом в то время полностью владел Пустой, оправданием служить не могло.
В синих глазах Ишиды отражается столько боли, а его белая одежда пропиталась кровью до такой степени, что…нет, лучше сейчас об этом не думать. Орихиме обязательно его вылечит – после того, как она вернула к жизни самого Ичиго, рыжий паренек верил в ее силы безоговорочно. Тем более, что все они стали сильнее, с тех пор как добрались сюда. Зайдя так далеко, в двух шагах от победы, никто из них уже просто не имел права на поражение.
Но драгоценное время пролетало впустую – Иное стояла в стороне и безостановочно бормотала «Куросаки-кун», словно нелепая говорящая кукла со сбившейся так не к месту программой.
- Бесполезно, - этот голос вполне мог соперничать по холодности с каменной стеной, по которой Ичиго сползал все ниже под тяжестью полуживого квинси. Как ни странно, ставший недавно пылью арранкар вновь стоял в метре от него, целый и невредимый, и смотрел равнодушным, безучастным взглядом зеленых глаз. – Она не сможет вылечить его.
- Не смей так говорить! Иное, пожалуйста! Иное! Помоги мне! Иное…
Тем не менее, что-то в интонациях Улькиорры неумолимо наталкивало Куросаки на мысль, что Кватра прав, однако поверить в это было бы слишком страшно. Реальность и так постоянно трещала по швам и грозила скорым сумасшествием. Нет, недопустимо сейчас сомневаться в себе и в друзьях. Ему же всегда везет и плевать он хотел, что по этому поводу думает даже само мироздание. Он ни за что не проиграет.
А у Орихиме, скорее всего, просто шок, вот сейчас Ичиго осторожно устроит Ишиду на полу, подойдет к девушке, заглянет в огромные испуганные глаза, успокоит и… Ничего не изменилось – одноклассница все так же тряслась мелкой дрожью и полувнятно шептала его имя.
Внезапная догадка осеняет временного шинигами, и он, собрав последние силы, кидается на отстраненно застывшего Улькиорру с воплем:
- Что ты с ней сделал?
…и лишь спокойное «ничего» в ответ, одновременно с которым зеленое церо разрывает и куда-то уносит его отчаянно-черную атаку…
Отлетев к противоположной стене тронного зала, Куросаки замирает под давлением чудовищной, парализующей своей мощью рейацу, понимая, что уже вряд ли сможет пошевелиться. Становится почти невыносимо дышать, а слова арранкара долетают до сознания сквозь мельтешение цветных пятен и отдаются в висках тяжелым эхом.
- Это просто иллюзия, настоящая Иное Орихиме мертва с того самого момента, как Старк забрал ее. Теперь Солнце больше не на твоей стороне, и ты никого не сможешь спасти. Ты проиграл, шинигами.
Копье пронзает сердце почти мгновенно, но все же недостаточно быстро, и Ичиго еще успевает услышать предсмертный хрип Ишиды, а рассыпающаяся фигура рыжеволосой девушки последним кадром запечатлевается на сетчатке.