[chem-Bleach]

Название: Нас сейчас нет
Автор: я, я...
Бета: помогите кто может
Рейтинг: PG-13
Персонажи: Хисаги Шухей/Кира Изуру
Жанр: флафффф, зарисовка, АУ
Дисклеймер: Кубо, извини пожалуйста
Предупреждения: Это флафффф. Да. И слеш. И еще АУ.

По заявке  Leyana: Флафф. Нет, то есть, харт/комфорт. Например, простуженный Кира (ну надо же и ему когда-то болеть) и все вытекающее.

У Киры есть интересное свойство - он может расслабляться, полностью, настолько, что его становится трудно узнать, даже выражение глаз меняется. Вот, например: утро, белые обои, белая рама огромного, в полстены, окна, еще не полностью освещенного восходящим солнцем, и белая фигура, мягко и тихо прислонившаяся плечом к откосу... Расслабленная поза, домашняя юката, ни намека на прическу - просто светлые волосы до плеч, чистые, мягкие, лежат прядями как попало. Когда солнце доберется до того угла, у которого он стоит - заблестят бледным золотом, но пока - Кира в тени, и из этой тени спокойным, долгим взглядом смотрит куда-то туда, откуда свет выливается в мир. Каждое утро.
Посмотришь ему в лицо - и балдеешь по двум причинам: во-первых, до чего он красив сам по себе, когда не запихивает себя ни в какие рамки, не формует и не выделывает, и штамп сверху не ставит - о соответствии служебным и прочим нормам, а во-вторых, до чего в нем много... Своего? Да, пожалуй - всего того, что в юности лежит на поверхности, а потом уходит под лед. И пыль. И поверх нее намалеванный макияж. Кира умеет возвращаться в юность, на нем настолько толстая корка ответственности и обязательств, что ее можно целиком снять и отставить в сторону. И тогда - о, тогда у него пропадают тонкие, будто иглой прорезанные морщины у уголков глаз, брови ложатся ровными птичьими крыльями, он перестает незаметно щуриться и сжимать губы, и у Шухея едет крыша, потому что контраст, при всей кажущейся неважности изменений, выходит разительный.
На него самого кидает отблеск эта странная - и редкая, ах, насколько редкая! - перемена. Например, когда он видит, как длинный угловатый палец неторопливо зацепляет ручку кофейной чашки, как вызолоченное по контуру солнцем лицо отворачивается от окна в пол-оборота, как Кира подносит чашку к губам и отпивает глоток, а после поднимает голову и улыбается, ловя взгляд... Тогда Шухей не сглатывает комок и отворачивается, а подходит вплотную, вынимает теплую фарфоровую полусферу из теплых от нее ладоней и обеими руками прижимает Киру к себе, утыкаясь лицом в рассыпающиеся длинные волосы. Кира не пахнет ни потом, ни бессонницей, ни даже кофе - этот невероятный и неуловимый запах покоя иначе как "утренним" не назовешь.
А еще - именно здесь, на черт знает каком этаже, в квартире, где нет и невозможно представить никого, кроме них двоих, и за пределами которой нет никого и ничего, и даже имени у этого ничто нет - здесь Кира может быть слабым и не волноваться по этому поводу ни минуты. Не преодолевать себя, не наступать себе на горло, не быть, в конце концов, пресловутым "офицером высокого ранга". Он может болеть простудой и мотать сопли, пить горячий чай, сидеть в кресле, положив ногу на ногу и спокойно просить тебя сходить на кухню и долить кипятка - просто потому, что ему не хочется вставать.
Эту самую простуду (ну, легкую ангину) он мог, при его медицинских способностях, уничтожить в себе щелчком пальцев. Но - вот он стоит у открытой форточки, путается в волосах и смотрит, как какие-то пичужки носятся мимо окон туда-сюда.
- Ты же болеешь, - Шухей подходит вплотную и кладет ему руку на плечо. Кира ниже ростом и тоньше, этот жест из просто естественного превратился почти в личную традицию. - Может, поваляться лучше?..
- Не хочу, - просто отвечает тот, оборачиваясь и глядя Шухею в лицо мутноватым взглядом с типичной легкой сумасшедшинкой. Совершенно откровенно и совершенно прямо отвечает. Правду.
- А я хочу... - Шухей не следит особо за тем, что говорит, так, перебрасывается, как мячиком, ничего не значащими фразами - слово ты, слово я... Потом, когда он вспоминает их, будучи уже Хисаги-фукутайчо, в них обнаруживается бездна смысла. Но то потом и не здесь, а в мире, которого не бывает - сейчас.
- А я хочу уложить тебя в постель и самому валяться рядом, эх, не пошел я в медики, а во мне, может быть, такой медбрат пропал даром... У тебя руки холодные, - добавляет он, ловя в самом деле холодные пальцы.
- В тебе ничего не пропало, - Голос у Киры тихий и смазанный, позволить себе менять настроения он тоже может редко, и поэтому, когда может - пользуется этим не оглядываясь. Он легкий - нести его на руках тяжелее, чем женщину, но гораздо легче, чем среднего раненого. И подцепить пальцем край одеяла на широкой заправленной кровати, не выпуская из рук - тоже легко. А из юкаты он выскальзывает сам, и завязки варадзи, пояса, хакама и прочая чертовщина даже на ум не приходят - им здесь не место...
Он лежит, повернувшись на бок и вытянув руку, ждет, пока ты разденешься, не отрываясь смотрит на тебя яркими, светлыми глазами, будто действительно ждет помощи, и эти широко раскрытые глаза, неплотно сомкнутые губы на юном лице, растрепанные волосы стирают воспоминания, развеивают мысли и лишают, в конечном счете, способности и желания называть вещи словами. Когда Шухей наконец обнимает его, Кира подается вперед, как будто ждал сто лет и еще один день, пылко целует в губы, и, если бы Шухей отвлекался сейчас на наблюдения, он удивился бы - как у него могут быть прохладные губы, при том, что, вообще-то, легкий жар? Но он не отвлекается.
Когда Кира засыпает - он, отдышавшись и перестав дрожать, почти сразу проваливается в тихий и глубокий сон - Шухей осторожно поводит плечом, устраиваясь поудобнее, дотягивается до одеяла, накрывает их обоих и долго потом лежит, глядя на Изуру из-под полуопущенных век. Его Изуру, только его - Изуру. Для всех остальных - для тех, кого не существует - имя и должность, которые не имеют к спящему у него в руках никакого отношения. Ни-ка-кого.