All you need is... coffee?

[chem-Bleach]

Название: All you need is... coffee?
Авторы: Тё и Торен
Бета: Leyana
Жанр: романс, чуть флаффа, семейная драма.
Персонажи: Ичимару/Кира/кофе, порядок произвольный.
Рейтинг: PG-13
Таймлайн: "Потом, совсем потом, когда уже все отвоевали" (с) k8.
Предупреждения: авторский взгляд на персонажей и реалии мира, местами POV, интертекст и прочие прелести полета фантазии.

1. (О мерзости дождя.)
Скрипач был пьян. Невыносимо, бессмысленно, растерянно пьян, и это добавляло еще черточку в складывающееся впечатление неправильного вечера. Где вы встречали кофейни с пьяными скрипачами? Где вы видели администраторов, что суют лисью мордочку в каждую чашку, доводя до белого каления официанток? Где вы встречали неверных жен и легкомысленных влюбленных, бьющих посуду на пороге? Где вы натыкались на неуспокоенные души, что сидят за крайними у окна столиками и перемигиваются через зал? Только в Барселоне, за круглым углом из ассиметричных фантазий одного не очень нормального архитектора, в тесноте улочек, в тишине парков, среди визга трамвайных тормозов. Окунитесь, спрячьтесь здесь от дождя… как вот этот светловолосый юноша, что переступив через порог, сильно наклонил голову, отчего мокрая челка прилипла ко лбу и капли текут по шее, за воротник зеленой рубашечки.
Его столик никогда не занят, ему – как обычно; сейчас он разложит бумаги и углубится в них. Иллюзия спонтанности происходящего исчезает, как смывает брызги грязи ливневый яростный дождь нынешнего слишком холодного лета. Здесь все неизменно, только, быть может, кофе сегодня горчит.
- Что ты здесь делаешь, Изу-ру?.. – администратор подходит, пугая неправдоподобно худым сложением, сероватым оттенком кожи и ласковой улыбкой людоеда.
Посетитель тоже улыбается, но его улыбка чуть иная. Добрая, наверное. Понимающая.
- Отчеты я пишу, капитан.
И нет приставки "мой", только звание, и нет намека на былое самозабвенное помешательство – которое, как известно, не демонстрирует силу любви, а лишь доказывает безмерность предшествующего ей одиночества.
Администратор вздыхает, качает головой – мол, вечно с ним так – и уходит, плюясь невидимым ядом в чашки, опрометчиво оставленные недалеко от проложенного между столиками пути.
Это не загадка, это давно решенный ребус, привычная вязь кофейного аромата и зеленого чая, да еще нежно ненавидимой сушеной хурмы. Привет из недавнего прошлого. Пережили все несчастья – извратили счастливый конец сказки, потому что порядочная история заканчивается либо смертью, либо свадьбой, а ни первое, ни второе их не устроило. То есть, Кира мог бы даже… но вот Гин – нет, определенно, нет.
Настала пора закрываться. Нет, не на ночь, а совсем. Собирать манатки и сваливать в другую точку планеты, где не найдут, не заметят, оставят, наконец, в покое… только вот что он там искать будет? О, это дело наживное, в конце концов. За мемуары засядет, к примеру, или в психиатры подастся, вправлять мозги нерадивым людишкам - выворачивать их наизнанку – и верить же будут, верить. Найдет себе мальчика, умненького, темненького, с длинными волосами и зелеными глазами, чтоб ни лицом, ни словом не был похож. И заживет припеваючи – до следующего навсегда, до новой звезды, до первого попутного ветра. А там – посмотрим. Поглядим. Разведаем.
И здесь его уже ничто не удержит. Не поможет ни секс, ни подкинутая задача, ни пачка писем от Рангику (которая ненавидит писать по делу, а всегда рассказывает о случайном: пьянки, сплетни, новый маникюр). Все остальные связи давно прерваны, кроме, пожалуй, одной – но своевольный панамконосец теперь обретается в Сейрейтее по только ему известным причинам. Да вот еще бывший лейтенант заходит выпить чашечку нелюбимого им кофе: сам нашел, сам явился, ничего не предлагал, ни на что не намекал. Оставался постоянной переменной в уравнении. Дооставался. Передержал.
Гин был уверен, что Кира не перестанет искать даже после того, как назавтра обнаружит, что заведение закрыто. Его домашнее животное обладало поразительным упорством в искусстве стучать головой в запертые двери – и сушеная веточка гортензии, присланная по известному адресу, не добавит спокойствия светловолосому аристократу.
Красота в утерянном.
Изуру заканчивает чиркать карандашом в бумажках и смотрит на дождь. Он острее всех понимает, что все когда-то кончается, и уже не стремится отсрочить момент расставания. И вот он уходит, маленький мальчик, выросший на глазах, игнорируя зонт, он уходит в этот стенообразный дождь, тут же промокая до нитки.
А Гин, оставаясь за стойкой, пожимает плечами. Вольному воля, спасенному рай.
В конце концов, именно этому он Изуру и учил всю жизнь.
Только, быть может... с закрытием кафе торопиться не следует.

Там, где ты появляешься, идет дождь.
Серебро – прекрасное имя, оно удивительно хорошо характеризует твою сущность. Ты не похож на тусклый металл, он слишком благороден для тебя, и ты совершенно не похож на иней в ветвях деревьев, это сравнение слишком изящно для тебя. Ты – это серебряная стена ливня, холодная вода, которая отрезвляюще заливается за шиворот.
У каждого бывает свой первый раз. В романах об этом всегда пишут очень красиво, в жизни, как показывает практика, все гораздо прозаичней и лиричней одновременно. Нет изящества и плавности движений, зато есть дикое количество коленок и кошмарное неумение обращаться друг с другом. В книгах пламя первого поцелуя затягивает в огненный круговорот с самого начала, в реальности сталкиваются носы, и ночную тишину оглашает дикий, необузданный смех, больше похожий на ржание.
Но ни в одном романе я не читал описания – да и мне оно не по силам – этого потрясающего чувства, что максимально близко к безумию. Когда одно случайное касание - уже разряд тока, то объятия?.. Взрыв, за секунду проходящий волной по нервным окончанием до крика. И это всего лишь объятия, я молчу про такие глобальные вещи, как поцелуй или же секс с – Ками-сама, прости меня за такое кощунство – объектом, которому посвящены все эти лирические сопли. Секс – это маленькая такая, локальная, смерть от счастья.
И вот к такому болезненно очарованному мне приходишь после гуляния под дождем такой весь улыбчивый ты, и, не говоря ни слова, отрываешь меня от отчетов простым и банальным поцелуем. Для _тебя_ простым и банальным. А я вдруг становлюсь прозрачным стеклянным сосудом, переполненным светом. Сосудом, которому остается максимум три секунды до взрыва.
Тогда я умер в первый раз после смерти, просто взорвался на осколки от невозможности сдерживать в себе силу этого огня. Взорвался, впившись в ужасно костлявые плечи до побелевших костяшек, конечно же, банально кусая губы, просто потому, что орать так, как хотелось – означало перебудить пол-отряда.
С тех пор, куда и как бы ты ни уходил, всегда идет дождь, отрезвляющей водой льется мне за шиворот серебро. Даже если на небе светит самое яркое в мире солнце.

2.
Так тихо.
За закрытыми дубовыми дверями умерли песни, звон разбитого стекла, вопли, истеричные завывания официанток. Кофе-машина не жужжала, салфетки не хрустели под пальцами случайных посетителей.
И «закрыто», на чистом японском выведенное у самых дверей, на брусчатке, ясно давало понять Изуру, именно Изуру, что – все. Не успел. Вернее, Гин-то как раз успел исчезнуть до того, как бывший лейтенант поверил в возможность чего-то большего, чем просто чашка кофе с прокисшим молоком.
А дождь все не начинается. Небо набухает чернильной кляксой, растекается до самого моря, которого не видно, но слышно – оно чуется сквозь стены, занавески, кружева, оно совсем рядом. Это оно шумит в ушах, а не обида.
Какая обида, помилуйте, какая обида…
Просто… все получилось именно так, как планировал некий изворотливый субъект, а дождь, что ртутной наковальней ударит сейчас по голове, чрезвычайно похож на Ичимару Гина, куда больше, чем лисы или змеи, все, какие есть на свете, вместе взятые.
«А я мог подарить тебе небо», - лениво думает Кира, перебирая между пальцами бусины костяных четок, которые он всегда носит с собой.
Зачем этой мерзкой пакости небо – испоганит, и глазом не моргнет, только мерзко скривит лицо и уйдет дальше, дальше…
Ведь проходили же – и небо, и землю, и ниже.
А толку? Толку, как водится – чуть.
«А я мог бы дать тебе покой…» Щедро предлагаю, бери – не хочу, смотри мне в глаза и забирай, сколько сможешь унести – весенняя грусть по наступающей осени, солнечная рябь на облаках, вкус утреннего кофе.
И это мерзость? Знаю, знаю, знаю. Нескончаемая тоска. Зачем тебе покой, ты вообще знаешь, что с ним делать положено? Брось, брось, а то уронишь! Вот и молодец.
Тишина. Ответа не будет.
Кира уходит от закрытых дверей, а небо, словно в насмешку, так и не проливается дождем.
Блондин в синем идет по пустой улочке, раскрыв зонт, и ни дождинки не падает.
Он вернется в Готей, выпьет чаю и снова станет тем, кем был.
Смысл жизни исчез.
Пора снова стать сильным.

3.
Юго-восточная Азия. Кто может догадаться, что лис прячется под боком? Только те, кто близко знает лиса, а они сейчас заняты своими делами. Рангику, например, борется с двумя лишними сантиметрами в талии, бегает от своего капитана и втихомолку тренирует Конеко. Кира Изуру взял отпуск, оставив отряд на одного из старших офицеров. Сейчас он лечит нервы в Чехии и регулярно получает от личного состава записки с просьбами вернуться.
Туман.
Перед Гином стынет чашка с кофе, а на постели сладко спит высокий мускулистый итальянец с черными глазами и сильными пальцами. Хороший получился отдых, весьма достойный. Здесь, на островах, вполне можно остаться…
Еще не рассвело. Гину кажется, это в насмешку: висящая прямо в воздухе, растворенная в воде темнота, где так удобно и не режет глаза. В ней проплывают работники отеля, нелепо вывернув суставы, привычно кивая сгорбившемуся на террасе человеку. Этим слишком ранним утром он, как всегда, пьет безупречный кофе и наивно-насмешливо рассматривает все вокруг.
Роса серебрит коротко подстриженную траву, деревянная беседка, кажется, находится очень далеко, хоть до нее рукой подать. Гостиничный номер, как и все вокруг, окутан мягкой заслуженной негой; он словно предлагает остаться здесь не надолго – навсегда. Пахнет орхидеями.
На самом деле Ичимару уже давно отказался от перспективы покупки гостиницы. О, из Марио выйдет прекрасный управляющий, но самому Гину это не нужно, нет. Лягушки уважительно надувают животы при виде высокой тощей фигуры, кувшинки прячутся под воду, а молоко все-таки киснет, напоминая о покинутом небе Барселоны. Что же делать?
Марио пошевелился на кровати, смешно причмокнул губами, как младенец.
Ичимару запахнул халат и залпом допил уже остывший кофе, во вкусе которого причудливо смешались воздух океана и глубокая синева чужого неба.
«А в Чехию – ни ногой», - решил про себя бывший капитан, ощущая вдруг острую нехватку всепрощения, смущения-ожидания, влечения, набившего оскомину. Никто не собирался его прощать просто потому, что он Ичимару Гин.
- Уберите табуретку, тайчо.
- Нихрена, Изуру! Становись на четвереньки и подставляй спину, ты сделал в отчете целых три помарки. И чему тебя только в Академии учили? Ты – бессмысленный перевод казенных денег.
- И тушечницу положите на место…
- Изуру, а не кажется ли тебе, что это не то место, где следует наводить порядок? Это мой кабинет, и я капитан. Кстати, я повторяю, диспозиция «мордой в подушку – и трахать» меня категорически не устраивает!
- Она никого не устраивает, тайчо.
- А! Так ты на ком-то тренировался? Что ж, незаметно…
Скользкий палец стимулирует простату, в Кириных глазах – вся светлая печаль христианских храмов.
- Плохо, Изуру, очень плохо.
Кто бы знал, что другие умеют еще хуже?

4.
Матсумото Рангику ничего не понимала. Кажется, все перестроилось с ног на голову.
Утром, перед началом рабочего дня, вежливый исполнительный Кира зашел в канцелярию десятого отряда, поставил перед слегка похмельной женщиной пузатый кувшинчик саке и осторожно предложил:
- Матсумото-сан, а выходите за меня замуж.
От неожиданности красотка икнула.
- Вы подумайте… - Изуру не стал настаивать, поклонился, придерживая документы и вышел.
Когда в кувшинчике осталось меньше половины содержимого, Рангику задумалась.
- А что? Парень видный, лейтенант опять же – с понятиями и перспективами. Из знатного рода, денег куры не клюют. Семьи нету – никто попрекать не будет, что тоже плюс, – рассуждала предприимчивая женщина. По здравому размышлению выходило, что она останется только в выигрыше.
- К тому же они все только трахают, сволочи! А замуж меня еще никто не зва-а-ал…
Когда Хитсугая Тоширо зашел в свой кабинет, он увидел набившую оскомину картину: возлежавшая на столе фукутайчо находилась – как это фиксируют в отчетах – в состоянии алкогольного опьянения.
- Матсумото! – грозно начал он. – Ты пьешь на рабочем мете!
- А мне можно! – она поднялась, грациозно изгибаясь и пленяя кошачьей улыбкой. – У меня свадьба скоро.
И вот тут капитан десятого отряда осознал, что конец света не так далёк, как казалось.

В предместье Лондона шли дожди. Арендатор старинного поместья, приезжий господин из Японии, оказался донельзя эксцентричным. Он облюбовал дальнюю беседку и часами сидел там, рассматривая заброшенный парк. Прислуге больше делать было нечего, кроме как подавать ему туда завтраки, обеды и ужины! Кроме того, каждые три часа нужно было нести в беседку кофе, а под дождем побегай-ка, да еще чтоб кофе оставался горячим, и чтоб на салфетке ни капли!
В общем, когда в неурочное время явился дворецкий, Гин заподозрил неладное.
- Вам письмо, сэр, - сообщил высокий худой мужчина в твидовом костюме.
- Откуда? – он обернулся, потягиваясь на носочках. Этот гигай почему-то жал в плечах.
Вместо ответа служащий поднял глаза к небу.
На самом деле Ее Величество Ичимару слегка надоела, но столь высокой особе не откажешь во внимании, поэтому пришлось идти. Мокрый дворецкий почтительно держал над хозяином – пусть временным – поместья огромный прозрачный зонт.
На столе действительно лежало письмо, только вот вензель был совсем не королевским.
«Почта Сейрейтея» - значилось на марке в бело-зеленую полоску. Капитан-предатель осознал работу Урахары и, хмыкнув, распечатал конверт.
Сначала взялся за письмо. Почерк старой подружки он распознал без сомнений.
«Здравствуй, снулая рыбина, - писала Рангику. – Как ты поживаешь? Не утоп там еще в своем болоте? Если не утоп, я приглашаю тебя на одну церемонию. Если не явишься – мешок сушеной хурмы не пришлю. Твоя Ран-чан».
Подивившись, Гин взялся за карточку. Там очень знакомым почерком было выведено:
«Уважаемый Ичимару-сан, Матсумото Рангику и Кира Изуру счастливы пригласить Вас на церемонию бракосочетания, которая состоится по адресу: Сейрейтей, Кира-кё. Для вас будет открыт специальный портал. С уважением».
Сначала он не понял, даже посмотрел на календарь. Судя по нему, был не апрель, а август. Самое свадебное время.
Упав в высокое кожаное кресло, Ичимару запрокинул голову и несколько истерично захохотал.

5.
День перед свадьбой выдался тяжелым как для Рангику, так и для ее будущего мужа. Кира, как порядочный мужчина, не желал нагружать невесту, и большая часть забот легла на его надежные плечи. Матсумото-фукутайчо, хоть и занималась делами, для женского сердца весьма приятными, но устала неимоверно. Она как раз отдыхала в своей комнате, когда прибыл самый дорогой гость. За спиной он что-то держал, демонстративно не показывая. Улыбка его растянулась на все лицо.
- Привет, моя сладкая Ран-чан, - пропел Ичимару.
- Иди в задницу, - буркнула женщина, разминая шею.
Гин тут же стал похож на себя. Что изменилось – непонятно, но изменилось, и очень значительно.
- Пригласила – получай.
- Ха! – неопределенно ответила Матсумото.
Ее приятель немного помолчал, словно собираясь с мыслями.
- Я долго думал…
- Мне уже страшно, - Рангику наигранно всплеснула руками. – Если ты думал долго…
- … что же вам подарить. Ведь это должен был быть подарок вам обоим. Подари я книги, доволен остался бы только Изуру, а если хурму – только ты. С ящиком саке вышла заминка, новая редакция Устава не успевает выйти из печати, а сервизы, для разбивания о голову благоверного, у фукутайчо-доно еще остались, я помню, - невозмутимо продолжил лис.
И тут женщина поняла, что ей страшно. Все-таки идея со свадьбой – не очень хороша. В сложившихся обстоятельствах…
- И тогда я решил, что подарю вам то, что подойдет обоим, - Гин вынул подарок из-за спины. Это оказался парадный поясной портрет Ичимару-тайчо в капитанской хаори. Написано полотно было действительно прекрасно, Гин вышел как живой.
Матсумото взяла рамку. Подержала на вытянутых руках, рассмотрела. Потом, не сказав ни слова, направилась к двери. На пороге обернулась, укоризненно посмотрела на приятеля и вышла.
Киру она встретила сразу, во дворе; он спешил в неопределенную сторону. Увидев невесту, почтительно остановился, а потом разглядел, что у нее в руках.
- Я не могу, - приблизившись, выкрикнула Рангику. – Кира-кун, я просто не могу…
Она замотала головой, точно пьяная, и осела на землю, громко и истерично хихикая. А Изуру, всхлипывая и икая, присоединился к ней.
Ичимару, выйдя на террасу, смотрел сверху на открывшуюся ему сцену.
- Я не могу, не могу, - наперебой говорили они друг другу и целовали сплетенные руки.
- Зачем было меня с места срывать? – философски уточнил у мироздания Гин, поджал губы и достал из рукава косоде пилочку для ногтей. В глубине души он был ужасно рад.

6.
Кто пришел к этому первым? Наверное, все-таки Кира, он всегда был умным. А до Гина всегда долго доходило, он и верил и не верил в то, что могло бы стать его спасением, а стало почти тюрьмой.
И вот у Изуру уже постоянная миссия на грунте, к нему приходят бойцы из Готея, приносят сведения, а он координирует действия сослуживцев, но уже не возвращается туда, под глянцево-синее небо. Его гигай очень приятный, почти не ощущается, обнимает, словно вторая кожа – подарок одного смешливого господина, пожелавшего остаться неизвестным. Он живет в Каракуре – ведь свет клином сошелся именно здесь; у него двухэтажная квартира и много разной техники.
Он больше не идет Ичимару навстречу и совсем не ждет коротких нерегулярных визитов своего бывшего капитана. Набегался, хватит. Нелепая несостоявшаяся свадьба и долгие дни одиночества научили Киру большему, чем вся его служба в Готее.
Гин, наоборот, исчезает и появляется, дергая за давно знакомые ниточки, ударяя по больным местам, играя на нервах. Но, как оказалось, ничто не трогает мальчика-печаль, он остается безучастным и вежливым. Капитан, пускай и бывший, ненавидит подчиненного, теперь уже точно бывшего. И почему-то болезненно не хочет терять эту новую игрушку, которая неожиданно показала характер.
Так они маются почти три месяца, пока Изуру не уезжает по делам в Сейрейтей. Он сам не хочет, но уезжает, оставив ключ в привычном месте. Ни личных вещей, ни записок. Гин радуется поначалу. Потом начинает бояться. Бояться того, что остался в большом мире совсем один. Потом злится, трахает случайных знакомых, особенно жестко – голубоглазых блондинов. Потом покоряется судьбе и кидается предметами в прибывшего с начальственной выволочки Киру, разнося квартиру вдребезги. На что получает лишь кивок и вежливую улыбку, в которой нет ничего от Изуру. От того, настоящего.
А потом целует, медленно и нежно, сам того не зная, но откапывая в душе то, чего там отродясь не было.
И вот они уже живут вместе: у Гина кофейня (снова), у Изуру квартира. Такие чужие, такие родные.
А потом как-то утром мальчик-печаль приносит Ичимару кофе в постель, и все становится неважно.
Они обещают себе попробовать.

7. (Симфония семейного скандала.)
Сторона, обратная здравому смыслу – изящный эквивалент прямого посыла в цветущий сад. Кира увернулся от летящего в него писчего прибора (все восемьдесят четыре предмета), вздохнул, спрятался за углом, не собираясь выкидывать белый флаг. Это ж надо было, явиться домой и обнаружить в состоянии буйной истерики капитана (бывшего), который швыряет фамильными ценностями, пытается выгнать хозяина и ругается неприличными словами.
Ичимару-тайчо несло. В его обвиняющей речи всплыли и три помарки в каком-то отчете, и горький чай, и пятнышко на таби, и плохо отглаженная хаори (когда это было?). И вдобавок вся родня Изуру до десятого колена. Лейтенант даже заслушался – он-то и не предполагал, что бабушка, эта милейшая женщина, состояла в порочащей связи с помидорами.
«А помидор хорошо бы съесть», - мелькнуло в голове у Киры. Мимо пронеслась расписная ваза, ударилась о стенку и медленно, торжественно, раскололась.
Тишина.
- Если еще хочется, там остался парадный сервиз.
- Не хочется. Выходи. Я с тобой не разговариваю.
«Молчаливое избиение. Что может быть возвышенней?» - Изуру фыркнул про себя, но все же вышел.
Разгромленная комната, помятый Ичимару.
Лейтенант начал подбирать целые предметы, тройной дорогой обходя застывшего посреди бардака Гина.
- Я с тобой не разговариваю! – обвиняюще повторил капитан, на что подчиненный вежливо кивнул, мол, понял.
- А знаешь почему? – неприятно сощурился альбинос.
Кира хрюкнул. Сел на пол и начал хохотать, сильно запрокидывая голову назад.
«Дурацкая, совершенно дурацкая идея про совместную жизнь. Кто только ее подал?»
На кухне что-то противно зашипело, а потом запахло пригоревшим кофе.

Вопрос номер один: а не стыдно ли Вам, Ичимару-сан, бить чужие сервизы, стоимость которых зашкаливает за все пределы, известные Вашему искалеченному тяжелым детством сознанию? Тогда позвольте задать вопрос, а какой смысл в этом шуме и гаме, мой милый друг? Чего Вы хотите этим добиться, ведь количество энергии, затраченной на кидание всех этих предметов (ни один не попал, но и ничто не осталось целым), весьма и весьма велико.
Очень просто. Я хочу грохота, я хочу, чтобы мой оппонент перестал кивать, как китайский болванчик, в ответ на все мои причуды. Согласитесь, господин самый-приятный-собеседник-из-зеркала, что эта буффонада воистину прекрасна?
Не могу не согласиться.
Нет, я определенно дойду от такой жизни до ручки, до горячки, до белого каления. Ты, Изуру, чудовищно хорошо знаешь все мои привычки, профессионально не поддаешься на мои провокации, и, вежливо улыбаясь, пропускаешь мимо ушей все мои гениальные истерики.
Я хожу по потолку и говорю сам с собой. Мои метания - строго распланированные, выстроенные в идеально рассчитанную последовательность - теряют свою упорядоченность и стремительно катятся в тартарары. Идея жить вместе - и-ди-о-тизм, кто это вообще предложил? Это вообще кто-то предлагал? Правильно, никто, оно само получилось. М-мать, даже побить некого.
- Если еще хочется, там остался парадный сервиз, – тихий, отвратительно спокойный, голос из-за угла.
Да пошел ты! Мне уже надоело громить это жалкое жилище. Адепт вечного мира, прячущийся за углом. Нет, хуже - просто трус, обыкновенный трус. И с этим человеком…
- Не хочется. Выходи. Я с тобой не разговариваю.
Вы-ы-ыполз. Вы только посмотрите на него - само смирение, никакого негатива. Сидит и принимает меня таким, какой я есть.
Здравый смысл повесился в саду в тот момент, когда я переступил порог этого дома. Он и я, то есть мы, совершенно несовместимы. Попытка найти во всем этом что–то нормальное – или утопична, или обречена на провал.
Кстати, ты меня вообще слышишь? Продублируем сигнал:
- Я с тобой не разговариваю! - кивок в качестве ответа. Я похож на существо, которое умеет удовлетворяться малым?
- А знаешь, почему?
Смех Киры в серебряной тишине и запах убежавшего кофе – почти симфония. Подпрыгиваю и, оставляя невменяемого от приступа хохота Изуру, убегаю прочь, чтобы спасти напиток богов.
У нас уже почти нет посуды.
Матерясь сквозь сжатые зубы, вытираю плиту. Ты подходишь сзади, одной рукой обнимаешь меня за талию, а другой перехватываешь тряпку из моей руки. Дать бы тебе этой тряпкой по морде, но до чего же лень сейчас.
И так будет, пока я не научу тебя жить интересно.
И так будет, пока я не сдамся тебе окончательно.
А ты никогда не научишься.
А я никогда не сдамся.

8. ("Слава богу, ты пришел!")
-Ну, как? – Шухей смотрит на Киру встревожено и внимательно.
-Что «ну как»? – вышеупомянутый, сжав и без того тонкие губы в уже почти прозрачную ниточку, сурово заправляет золотую прядь за ухо.
- Искал?
- Нашел.
- Цветы...?
- Розы и лилии –под двери носил охапками, прилагая записки и стихи. С утра рвал полевые цветы и вместе с росой и горячей чашкой кофе ставил на стол.
- И как?
- Не помогло, конечно.
- А мотоцикл как же?
- Приехал, забрал, покатал с ветерком. Ночь провели в заброшенной усадьбе, кутаясь в один спальник. Он очень мерз и все время вертелся. Светил со смехом в глаза фонариком и травил страшные байки, их мы запивали чаем с коньяком из термоса.
- Ну, а потом?
- С утра, когда открыл глаза, его и след простыл. Наверное, поймал машину и ушел до города по трассе.

9.
Когда дождь стучит по жестяным крышам – начинаешь верить в богов. А когда огни большого города отражаются в жидкой ртути – начинаешь чувствовать богом себя. Р-раз! – и полетишь. Хотя, в этом, как раз, нет никакого волшебства, ведь умение летать, как и пробивать кулаком стены, как доводить до белого каления окружающих, как писать письма в никуда, как спасать прекрасных дев – все очень просто, понятно. Что нужно, чтобы чувствовать себя богом? Право судить? Право решать? Право убивать?
Способность думать?
Когда восходит тонкий острый месяц, всем, наверное, кажется, что стекло разлетится в куски от тоски, что можно будет что-то искать в ночном городе смертных удовольствий: наркотики, выпивка, драка, секс, чужое самоубийство. Сразу кажется, что нечеловеческая усталость придумана умниками из Академии, а сумасшедших шинигами не бывает. Богом быть просто, если уже невмочь. А не смочь справиться со скукой? Банально и уже не смешно. Кажется, можно выпрыгнуть в окно - от болезни своей драгоценной души к преждевременной смерти своей.
И нет робкого голоса за спиной, нет сильного ощущения подвоха, нет мешающих перспектив – крылья, свобода, целый мир под ногами. И скользкие крыши, и растрепанные волосы, и отражения в окнах, когда летишь мимо.
До рассвета далеко, воздух пресный, огоньки манят.
Только не нужно смотреть вниз, где один упрямый идиот написал белой краской «с добрым утром».
Так легко почувствовать себя богом.
- Утром возвращаться будешь – кофе купи, - прозвучало из глубины комнаты, и снова заскрипел по бумаге карандаш.

10.
Чаще всего люди влюбляются в надежду, что взаимность подлинна.
Чаще всего чашки чая достаточно, чтобы понять – вечер пройдет в одиночестве. Как и предыдущий. Как и много вечеров вплоть до сегодняшнего дня.
Просто свет очей, радость сердцу и смысл жизни улетел, как герой скандинавского эпоса, не обещав возвращаться.
Заставьте что-то пообещать Ичимару – и вы увидите, как плохо, больно и некрасиво будет вам потом, когда он придумает, как сделать очередную гадость.
- Кира, не отвлекайся. У нас еще полтора отчета.
- Шухей, прости, пожалуйста. Задумался.
- Да, тихо у вас. А где…
- Гин? А Гин больше не придет.
Точка кипения. Точка расслабления. Точка совершенствования.
И тишина.
Все по полочкам, все по графику, каждый листочек на своем месте, все именно так, как и должно быть. У сказок несчастливый конец.
Чаще всего зависимость в том, что наркотика больше нет.
Серебро разъедает личность; удалось остаться целым – значит, просто повезло.
А как теперь научиться жить с осознанием, что лучшие в мире мгновения уже прошли? Что день, который больше столетия, уже прожит? Что и смеяться от любви, и от счастья мучиться, и козырем судьбу по филейной части – было, а потом – пан или пропал, в результате пропал, но как же хорошо-то, а?
Стукнула оконная рама. Скрипнула половица. У Хисаги глаза на лоб полезли, он сбежал, просто сбежал, даже не попрощался.
- Неужели деньги кончились?
- Я соскучился.
Чаще всего в произнесенное вслух хочется верить, но ведь даже мысли могут лгать.
Медленно повернуться, боясь ударить. Невесело хмыкнуть.
- Полотенце на крючке, где ванная, ты, надеюсь, не забыл.
- Суровый.
- Иди, пожалуйста.
А он подходит, берет за подбородок, и целует так нежно, что немеют кончики пальцев.
«Чаще всего» – не означает «всегда».
Любить Ичимару Гина легко. А вы с ним, попробуйте, выживите.
- Теперь уже не сердишься?
- От тебя пахнет чужими. Иди в душ. Пожалуйста.

Не одна сотня вечеров нужна, чтобы понять: свобода не только в том, что никто не знает, куда ты ушел. Это еще и возможность беспрепятственно вернуться в любое время. А дверь все так же скрипит, как и - сколько-сколько лет прошло? От калитки до двери все так же ровно десять широких шагов, ступенек все так же ровно три.
Как приятно, что хоть где-то ничего не меняется. Ну, почти ничего. Исчезающий в пространстве силуэт Шухея наводит на мысли о подводных течениях, которые точат камни.
- Неужели деньги кончились? – и не «здравствуй», и не «пошел вон», а словно загулявшего вчера мужа в дверях встречаешь. Не буду скрывать, у меня действительно кончились деньги. Но не в них корень всех бед сегодня, честное слово. Просто…
- Я соскучился.
Мгновение, и ты медленно, будто против своего желания, поворачиваешься, и, на секунду столкнувшись с тобой взглядами, я почти жду, что ты меня ударишь. Но…
- Полотенце на крючке, где ванная, ты, надеюсь, не забыл. – Ну, что же. Засчитано. Я почти в панике.
- Суровый...
Нордический воин, который способен победить специалиста по мелким пакостям.
- Иди, пожалуйста. – Хорошее слово «пожалуйста». Я непременно послушаюсь и пойду в ванную, но потом. А пока невозможно, проходя мимо, не взять привычно за подбородок, не поцеловать тебя в губы. Нежность поцелуя, иногда, когда не хочется говорить, она так хорошо заменяет слова... Чувствуешь, как я по тебе скучал? Зачем нам слова и объяснения, особенно после ванной, когда вода с волос капает за шиворот, убивая всю серьезность момента. Так прими этот поцелуй, как знак…
- Теперь уже не сердишься?
- От тебя пахнет чужими. Иди в душ. Пожалуйста.
Я изгнанник, все видели? Сердце мое полно страдания и печали. Полотенце на плечо, и, гордо подняв голову, я направляюсь в сторону «храма чистоты». Как бы тебе завтра объяснить, что это не «чужие», это я всего лишь влюбился в новый парфюм. Хотя без участия третьих лиц тут, конечно, не обошлось.
- Ты ведь знаешь, почему кошки всегда возвращаются домой… а главное, по какому принципу они выбирают, какое из мест, где им рады, будет их домом?
Полное игнорирование Гина Ичимару на своей территории. Я чую в этом тему для новой войны.
– Настоящий дом – это там, где подают в блюдечке самое вкусное молоко. Знаешь, я облетел, объехал и, в конце концов, обошел половину земного шара. Лучше кофе, чем варишь ты, не бывает нигде. Веришь, нет, но я не нашел, – вот теперь я могу, развернувшись на пятках, смело отправляться к теплой воде, мыльной пене и баночкам-скляночкам.

11.
Просто... просто - так, и никак иначе быть не может.
Простота – залог того, что тебя непременно поймут. Простое слово «люблю» должно объяснить глубину всех испытываемых чувств… но мы ведь говорим об Ичимару Гине?
Жизненные ценности его, зыбкие и призрачные, не включали в себя вечных постулатов, дождливые дни сменялись солнечными, а купленные на рынке в Стамбуле розовые очки всего лишь объясняли, почему именно этот человек испортил карму трем мирам.
И только одно существо способно выносить Ичимару Гина без риска превратиться в овощ. Проблема в том, что Ичимару Гин не способен выносить это существо.
- Изуру, сгинь с глаз моих, белобрысый слизняк с челкой! Я разве не говорил, что она тебе не идет? Обстриги ее. Сейчас же! Сей секунд! И кофе принеси.
Сложности – это то, что любит Кира Изуру. Он и хокку сочиняет, и вышивает, а варенье из хурмы закатывает – весь Готей облизывается, добавки просит. Витиеватые измышления, строчки старых стихотворений, дорожная романтика и сладковатый запах розовой воды, поданной для омовения рук, все это было прекрасно и, без сомнения, нужно лейтенанту, который понимал всю никчемность своего существования.
- Ты мое дыхание. Утро мое ранние. Ты – моя религия. И дожди.
Простые слова в ответ на оскорбления – это так в духе Киры Изуру, а кофе сегодня превосходно сварен, придраться не к чему. Розовые очки на своем месте, черная водолазка, желтые в клетку брюки, кепка поперек лица, парфюм – он уходит искать приключений, искать лекарство от скуки, которое уже давно нашел Урахара Киске. Оно называется очень простым словом, но капитан третьего отряда, бывший капитан – но это как раз самая сложная часть истории – пока еще не может признать очевидного.
Слова «счастье» нет в его лексиконе.
А Кира уже не ждет. Он перестает терзаться бессмысленным сразу после того, как закрывается дверь. Истории про кошек и молоко сделали его философом.
И не вернуться в то холодное лето, в котором скрипач был возмутительно пьян.
Изуру раскрывает книгу, пытаясь сложить буквы в слова.
Злой, как тысяча Меносов, Гин возвращается, молча берет лейтенанта за руку и тащит на улицу.
- Видишь – солнце? Видишь – птички? Видишь – газончик ровный!
- Вижу.
- Вот!
Не сказанное «это для тебя» повисает в воздухе.
Но это слишком сложно.
Кира вздыхает, шарит по карманам и, собрав мелочь, покупает в ближайшей кофейне порцию латте с собой.

12.
После стольких лет совместной жизни, когда, кажется, уже лень что-то менять, Кира Изуру уходит однажды ночью и не возвращается.
Если кой-какими частностями пренебречь, Ичимару Гин весьма доволен сложившимися отношениями, и вот внезапный уход любовника заставляет его задуматься. Когда страсть превращается в обыденность, она теряет свою привлекательность. Когда за тебя перестают выбирать светлое будущее, то окно оказывается зарешеченным. Когда утром просыпаешься без привычной чашки кофе, то кажется, что хочется что-то поменять.
- Изу-ру? – на всякий случай зовет Гин и не получает ответа.
Только на третий день блаженного одиночества до него доходит, что Кира опять выбрал сам. В смысле, со всей своей деликатностью подготовил отъезд. Спланировал отдых для почти супруга.
Но супругами они не являются, и вообще… как-то не кошерно, как выразился бы один знакомый Ичимару-сана, от которого тот получал нерегулярную корреспонденцию.
- Изуру! – говорит Гин с угрозой в голосе, но не получает ответа и на сей раз.
Он злится и бьет дорогие сервизы без всякого удовольствия.
Он читает книги, что стоят на полках. Первый, наверное, раз за все то время, что они живут вместе.
Гулкое эхо бродит в коридорах. С улицы пахнет осенью и пирожками. А еще – приближающейся зимой.
Нет, Кира необходим Гину. А кто будет делать противопростудные микстуры? Кто будет следить за шарфами и сухими ботинками? Кто, в конце концов, будет разжигать камин?! Ичимару ни черта в этом не смыслит!
И Кира возвращается. Однажды ночью, точнее, уже совсем под утро, он впускает в квартиру разноцветные кленовые листья и запах остывающего океана.
- Командировка была, - бросает он в направлении спальни, откуда на него так сердито молчат.
Садится за стол, кладет голову на скрещенные руки. Светлая челка, отросшая и выгоревшая, закрывает почти все загорелое лицо – и сумасшедшие глаза тоже.
Он очень устал. Он ничего не привез Гину, даже кофе, даже зажигалки… даже открытки, и той не привез.
За спиной сопят и фыркают, а потом ставят рядом на стол большую чашку с плохо заваренным чаем и тарелку с половиной холодной пиццы.
Когда Кира оборачивается, Ичимару принимает вид оскорбленной невинности и улыбается так, что у Изуру перехватывает дыхание.