Страшные сказки

[chem-Bleach]

Название: Страшные сказки
Фандом: Блич
Автор: Murury
Бета: Смерть в серой хламиде
Жанр: психодел, стёб, внезапный романс в конце.
Пейринг: Хичиго/Ичиго
Рейтинг: PG-13
Саммари: Ичиго... эээ... сильно в детство впадает. Очень.
Предупреждение: оно в саммари. И ООС с традиционно дохлым обоснуем прилагаются.
Посвящается: Йоко-кун
З.Ы. Кому лето, а у меня - Рождество посреди июняXD


Детство у Куросаки Ичиго было замечательное. Доброе, светлое, и кому какое дело, что закончилось оно так внезапно и так паршиво? Мир стал сложным и многогранным, совсем другим — не то потускнел, не то от его яркости у Куросаки просто устали глаза.
В детстве Ичиго точно знал несколько вещей. Сейчас знаний стало куда больше – настолько, что даже пришлось разделить их на категории. Например, Бесполезные знания. Вот, например, момент, когда Улькиорра прошиб ему горло голой рукой: Куросаки тогда отчего-то вспомнилась таблица умножения. "Нахрена?.." — подумал Ичиго. И, если бы не Орихиме, эта мысль стала бы для него последней.
В детстве Ичиго точно знал несколько вещей. Мир тогда был простым и понятным, а все знания — Нужными.
Взять хотя бы Полосатую Руку. Ичиго помнил, что к кустам во дворе ни за что нельзя приближаться — иначе та высунется и затащит его в чёрную жуткую пасть с процветающим кариесом. В пасть не хотелось, поэтому по вечерам Ичиго на улицу не ходил.

— Но это ведь тупо. Где у руки может быть пасть? И вообще, рука без остального комплекта, да ещё полосатая, знаешь ли...
— Тебя забыл спросить. И не лезь в мои воспоминания, ублюдок!
— Да больно надо. Ма-аменькин сынок...
Ичиго рыкнул что-то нечленораздельное и сделал очередной выпад. Пустой бездарно тратил дыхание на издевательский хохот, сделавший бы честь и незабвенному дятлу Вуди, но почему-то задыхаться и падать от усталости не спешил. Ичиго вообще не был уверен, что такое действие предусмотрено у него алгоритмом.
Пустого он давно начал воспринимать как этакий неудаляющийся неудобный вирус, идущий в комплекте с ну очень нужной программкой. Вирус изредка ради разнообразия вредил и чужим хакерам, пытающимся взломать систему какими-нибудь несовременными железяками.

— Чо-орный гроб, — жутко прохрипел Пустой ему на ухо, обняв сзади.
Нежно так. Только впечатал перед этим в стенку, воспользовавшись внезапностью своего появления, да пощекотал Ичиго кадык лезвием Зангецу, запрокинув перед этим ему голову за волосы.
Тихо-мирно. Да и хрипел он просто до слёз умиления похоже на милашку Фредди.
— Да пошёл ты к своей бабушке, — велел Ичиго сдавленно.
— Какой такой бабушке? — удивился Пустой, даже волосы его чуть не отпустил. Куросаки осторожно отодвинулся от лезвия меча. Назад.
Чужой смешок привычно резанул слух. Пустой прижал лезвие ближе, и Ичиго опять отодвинулся, почти прижавшись к нему.
— Твоей, — ответил Куросаки, — чёртова которая.
— Я не чёрт, — оскорбился Пустой. Помолчал. А потом добавил, немного травмировав Ичиго мозг. — Я Полосатая Рука.
Ичиго решил про себя, что с психами нужно соглашаться. Хотя бы до тех пор, пока эти психи держат колюще-режущее в непосредственной близости от твоего горла.
А потом в поле зрения появилась рука. С длинными, загнутыми разноцветными ногтями и в чёрно-белую полоску.
— Круто? — спросил Пустой.
— Да куда там, — мрачно согласился Ичиго.
— Сейчас ещё круче будет, — пообещал тот.
Полосатая Рука опустилась ему на лицо — а дальше была темнота.
Такая себе... в полосочку.

Ичиго куда-то целеустремлённо тащили за ногу, ветви кустов били по лицу, а он вместо того, чтобы звать маму, почему-то громко и очень выразительно матерился. Стыдно не было.
А потом появилась пасть — огромная, с кучей рядов мелких и острых зубов. Они мигали разноцветными огоньками, прямо как гирлянда, висящая сейчас на витрине супермаркета.
Приближалось Рождество.
— Бля, — выдохнул Ичиго, завершив очередную конструкцию, — а кариес?
— Нет у меня кариеса, — обиженно заявила пасть. — Я тебя сожру.
— Гирлянда в зубах есть, а кариеса нет? — Ичиго со странным любопытством уставился на крепко ухватившую щиколотку Полосатую Руку. — Кстати, ты не можешь меня съесть.
— Это ещё почему? — поинтересовалась она.
— Я тебя не боюсь. Это не по правилам будет, понимаешь. Такая вот фигня.
— И правда фигня, — печально произнесла пасть уже смутно знакомым голосом. Потом он треснул, зазвенел, исказился, будто переложение событий на тему «почему это ты, засранец, школу прогуливаешь?» и чудесным образом превратился в голос Огичи. — Ладно. Я ещё что-нибудь придумаю.
— Выкуси, — Ичиго показал средний палец.
На потолке уже третий год расползалась трещина, а где-то в недрах дома шла реклама про кока-колу.
Рекламы этой Ичиго немного побаивался — это вам не полосатые руки в исполнении пациентов дурдома. Вообще не соотносится. Это как Халка сравнивать с вечно холодным студентом. И голодным. И с оригинальным чувством юмора, чтоб его.
Айзену с его Кьёкой в страшном сне не приснится.

Ещё были эти. Которые "клац-клац". Не геи, нет — хотя кому бы в здравом уме стукнуло в голову проверять ориентацию у крабов-людоедов?..
Они обретались в огромном платяном шкафу в комнате папы с мамой. Это папа говорил.
У Ичиго вообще были очень храбрые родители. Он бы, например, ни за что не смог заснуть при таком соседстве.
Он бы взял на кухне нож и пошёл защищать мамочку. В детстве он частенько забывал, что, вообще-то, плакса ещё тот, когда дело касалось неё.

— Блин, — поприветствовал его Пустой.
— А? — спросил Ичиго.
Тот мрачно посмотрел на него и отвернулся. Сидел он на краю одного из небоскрёбов, голый по пояс и без меча. Облику определённо не хватало зелёных тапочек-зайцев, но это всё-таки было из разряда странных фантазий.
Ичиго пощупал рукой за плечом — меча сегодня не полагалось и ему. "Зангецу, — подумал он, — ты опять?"
Зангецу скрывался и отвечать не желал. Иногда Куросаки подозревал в нём очень осторожного матёрого тролля, и даже не удивился бы, однажды узрев под очками и щетиной знакомый всем юным лулзам фейс.
— Ну и как, — не оборачиваясь, поинтересовался Пустой, — как, по-твоему, я должен этих крабов изображать?
— Э, — удивился Ичиго, — ты о чём вообще?
— Чёрный гроб, — невпопад буркнул тот.
— А почему чёрный?
— Кто?
— Гроб.
— Ну, тебе лучше знать.
Ичиго подумал, покачался с пятки на носок, попытался сунуть руки в карманы, вспомнил, что на хакама их не предусмотрено (в прорези, как Шиффер, он руки совать так и не приспособился, потому что они постоянно были противно холодными, даже летом), фыркнул. Пару раз прошёлся туда-сюда, глядя налево – в небо, вниз, сквозь кварталы, улицы и переулки. И продолжил бы маяться фигнёй, если бы Огичи это мельтешение (а ведь спиной сидел, мерзавец!) не достало до зелёных капитанчиков.
— Нет, — сказал он, — нет, ты невыносим, всё таки, — обернулся и ухмыльнулся хищно и многообещающе – впрочем, как обычно. – Я тебе и без меча сейчас наваляю, ублюдочек.
— Разбежался, — буркнул Ичиго, отскакивая в сторону.
Пустой, дорвавшийся до драки, радостно завопил что-то очень боевитое о гипотетически пробитых башках, конях, копытах, подковах, тупых лулзах и зелёных человечках… ну да, он-то хорошо знал, чем Ичиго можно задеть. И о любви того «пошляться», по местам, где приличные пользователи не лазают – тоже. И о том, что вчера тот, насмотревшись кока-кольной рекламы, в расстроенных чувствах едва не попался, как мелкота, на какой-то фигне.
Огичи вообще неприлично много о нём знал. Вплоть до того, о чём конкретно Ичиго думал, когда вчера вечером… мылся. Ну, мылся тоже.
Так что рот ему Куросаки постарался как можно скорее заткнуть – просто и действенно, кулаком по роже, мельком себе признавшись, что хотел этого уже до неприличия давно.
Да и вообще было что-то в таком вот простом и незатейливом мордобое, без суперсил, как в комиксах, и без заморочек навроде спасения мира.
Ичиго… отдыхал.
А дома, в шкафу, его терпеливо дожидались крабы-людоеды.
Клац-клац.

…А вот Барабашка был поистине пугающ. Даже гипотетический Айзеновский банкай рядом с ним казался баловством. Да что там банкай, даже реклама о кока-коле!..
Поэтому, узрев по возвращении из школы в тёмном углу нечто, Ичиго сразу понял, что дело дрянь. Он успел превратиться в шинигами, сделать суровое лицо, выхватить Зангецу и приготовиться рявкнуть «бан-кай!»… но тут зашла Юзу.
Удивлённо посмотрела на валяющегося в отключке братика, пожала плечами, прошла сквозь Ичиго, и, не дав опомниться, взяла это на руки.
На свету Барабашка чудесным образом перевоплотился в Зилибобу в пышном кружевном платье. Ичиго не зря гордился сестрой.
Юзу покачала головой и каким-то непостижимым колдовским образом втащила брата на кровать (ему стало стыдно), укрыла одеялом, погладила по голове, чмокнула в щёку и ушла.
Куросаки выдохнул, вернулся в своё тело и вновь упёрся взглядом в трещину на потолке. Нет, в ней всё-таки было что-то не так.
Определённо.
Тёмный подозрительный угол был пуст, уроки не сделаны, а удостоверение валялось на столе в компании пары ручек, измочаленной тетради и злобного старого жестяного будильника. Он обладал, между прочим, незаурядно сварливой и прочной личностью: просыпался Куросаки исключительно от него и исключительно запиханного в кастрюлю, а ещё он уже пережил множество душевных полётов до ближайшей стенки.
Но, всё-таки, Ичиго очень гордился своей сестрой.
Потому что Зилибобе в кружевном платье в подмётки не годился даже Барабашка.

В этот раз было темно. Его никуда не тащили, не было пастей, зубов, полосок и кружев. Не было… цвета. Совсем.
Было тихо, как в старом, пыльном помещении; будто Ичиго оказался в библиотеке или склепе. Он каким-то образом что-то видел, но понять, что, не мог. Цвет для него значил слишком много, а тут не было даже чёрного или белого, или хотя бы серого – сейчас Куросаки и на серый был бы согласен.
Он позвал и сделал шаг – позвал никого и шаг сделал вникуда, но всё-таки надо же было что-то делать?..
Никто отозвался – он был повсюду, вокруг, вверху и слева, и по диагонали, и по кривой и ещё где-то далеко в стороне, нигде. А потом появилось что-то, и там, оказывается, можно было лететь вниз. Потому что низ там был. А ещё было много чёрного, и после цветовой голодовки это казалось высшей благодатью.
Ичиго падал, падал и радовался, как дурак.
Отчего-то вспомнился Огичи, вечно угрожающей своей темнотой. Стало смешно.

«…но ему»
— Смешно ему, — это было похоже на работу двух телевизоров, один из которых отстаёт.
Ичиго открыл глаза.
Цвета было много и сразу. Голубой, голубой, голубой, ещё голубой, чёрный, оранжевый, красный, белый… обзор заслонило что-то. Белое, синее, голубое, чёрное, жёлтое.
Оказывается, Пустой ни черта не монохром, надо же. Открытие. Колумбу и не…
Боль была красного цвета, рыхлая и пятнистая, неровная.
«Мне дали по морде?..»
«Кто мог дать мне по морде?»
«Вот встану…»
«Блин, а кто, всё-таки?»
Послышалась брань, а потом вкрадчиво-разозлённое:
— Как же ты меня допёк.
— Ну, — просипел Ичиго, кашлянул, шевельнулся, — ты меня тоже, вообще-то.
— Развод!
Ичиго приподнял голову, которая была как чугунная, облокотился обо что-то спиной и засмеялся – тихо.
— И девичья фамилия?
Огичи выглядел так, будто собирался колотиться головой об пол. Или колотить об него же голову Ичиго. Он нависал сверху белой и очень агрессивно настроенной скалой, и Куросаки уже даже не удивлялся, откуда тот вдруг взялся у него в комнате.
— Болван. Почему я?..
— А ты случайно, да? – Ичиго говорил заторможено, оглядывался по сторонам, как впервые, и реальность воспринимал под очень странным углом. – С Рождество-ом, – это он пропел.
И вспомнил, что да, сегодня это самое Рождество вроде как настало. Что отмечать он его не собирался, что отец с сёстрами сплавились куда-то в гости, и что, вот стыд-то, подарков он ещё не купил.
Огичи моргнул.
Присел рядом, потянул за волосы на затылке, заставив запрокинуть голову – Ичиго не возражал, заглянул в глаза.
— Мда-а, — протянул, — и куда это ты влез, а, братец?
Ичиго пожал плечами.
Огичи ещё с пару секунд разглядывал его, а потом ухмыльнулся: кажется, ему в голову пришла какая-то мысль.
— Рождество, говоришь…

— А может, ты всё-таки свалишь? – оклемавшийся и очень мрачный Ичиго наблюдал за двойником с конторки, с которой были предварительно выдворены нож, разделочная доска и ещё какая-то кухонная фигня.
Ёлка стояла в углу очень неустойчиво, угрожая при малейшем толчке осчастливить какого-нибудь неудачника падением на голову.
— А может, мне хочется развлечься? Хоть так.
— Ну да, — фыркнул Ичиго, — давай, скажи ещё, что ты приготовил мне подарок.
— Всё и так для тебя, — Пустой констатировал факт. Мимоходом, будто это нормально – слышать от него нечто подобное. – Мало?
Ичиго заткнулся. У Пустого было сразу два шикарных таланта: вгонять его в ступор и затыкать. Кажется, Огичи это даже нравилось.
— Ну вот, — сказал он, — молчишь. Нет, ты молчи-молчи, так куда лучше. Ты достал, — он поморщился, — каждый раз, как меня видишь, начинаешь нести бред.
Выпад был странным и непохожим на привычную схему «полаялись-подрались-апгрейд». Ичиго любил порядок. Любил даже больше, чем шоколад или, например, пробивание стен головой. В понятие «порядок» Пустой под ёлкой никак не вписывался.
— А может, ты дашь мне спокойно отпраздновать? – без особой надежды поинтересовался Ичиго.
— Не надейся, — Пустой подошёл к холодильнику, — тебе будет без меня скучно. И ты не собирался праздновать.
Схватил с полки какой-то тост и запихнул в рот, сразу весь. Он чавкал и вообще совершенно не заботился о том, чтобы выглядеть хоть немного эстетично.
Может, не умел.
Может, не хотел.
— М, кстати, — сказал вдруг Пустой, показав на Ичиго пальцем, — ты в курсе, почему до сих пор главный?
— Ты в меня влюблён? – ехидно поинтересовался Ичиго. Поймал странный взгляд Пустого и поправился: — потому, что я сильнее?
— Пошутил, — Огичи насмешливо оскалился.
— Потому, что я старше?
— С чего это ты взял?
— Э… умнее?
Пустой с откровенным ехидством оглядел его с ног до головы.
— Блин. Не знаю. Просто потому что.
Огичи искоса поглядел на Ичиго и неопределённо хмыкнул.
— Попал.
— Я главнее просто потому что? – удивился Куросаки.
— То-очно, — Пустой потянулся сам и потянул слово – будто его язык тоже затёк.
«Мама, я языком ударился! Поцелуй!» — иногда Ичиго откровенно поражался терпению родителей. В детстве он нёс чушь всякий раз, как вообще рот открывал. И, глядя на прыгающего через скакалочку и стоящего на руках отца, он даже понимал, кого в этом следует винить.
— Круто, — сказал он.
Какое-то время царило молчание. Потом Пустой спросил:
— Тост будешь?
— Неа. А чего ты, — Ичиго вдруг понял, что его напрягает, — мирный такой?
— Рождество, — пожал плечами Огичи.
Крыть было нечем.
— А Полосатая Рука тоже в честь Рождества, что ли? – Ичиго решил сменить тему. – А крабы-людоеды – вместо закуски? А Барабашка?..
— Я ни при чём, — сообщил Пустой быстро.
— Да ну? – Ичиго подался вперёд, рискуя свалиться с конторки.
— Гну, — Огичи отвернулся, — я с тобой только дрался. А вообще, больше Урахару этого слушай. И пей ту хрень, которую он тебе даёт.
— Она… для усмирения тебя.
Пустой шумно и презрительно фыркнул.
— Ну-ну.
Потом подошёл и дёрнул за руку, подставил подножку – и прижал к столу.
Чашка покатилась и канула за край – послышался хруст и звон, будто на неё после падения кто-то наступил. Ичиго мотнул головой и попытался подняться.
— Пусти, — посмотрел на Огичи.
Тот был непривычно и… неприлично, что ли? Близко.
— Неа.
С Пустым было что-то не так. Он не ухмылялся и не ржал, а глаза у него были на удивление осмысленные и серьёзные. Он наклонился – и поцеловал его всё так же: неторопливо, неотвратимо и…
Ичиго помнил прошлый раз – торопливый, жёсткий и быстрый, на заряде адреналина. И тогда сверху был именно он сам. Возможно, именно по этому Куросаки и ответил – он любил порядок, а порядок предполагал равновесие.
Он обхватил Пустого руками за шею, поцеловал сам, фыркнул:
— Это ты мне вроде как себя решил подарить?
Пустой оскалился – но всё равно как-то не так, будто кто-то повернул выключатель и снизил резкость.
— А ты думал.
— Я не думаю, — ответил Ичиго, — сейчас.
И потянул за завязки на чужих хакама.
Уроки и разборки с ушлым Урахарой он решил оставить на потом. И замазывание трещины на потолке. И…
Пахло ёлкой, средством от тараканов и домом. Чайник щёлкнул, закипев.
Счастье определённо существовало.
Где-то.
Далеко.
Но Огичи, как ни крути, был даже круче Зилибобы с кока-колой в руках.